Я часто думаю, что движет теми или иными моими поступками в жизни? — Жизни, не очень трудной, но и не настолько простой, чтобы ее можно было назвать легким беззаботным порханием мотылька над цветами. И чем дальше живу, тем чаще, к огорчению своему, понимаю, что двигают моими деяниями (полно, можно ли это назвать деяними?) всего несколько примитивных побуждений — алчность (как вариант — забота о хлебе насущном), тщеславие и гордыня. Гордыня понимается в смысле неумеренного внутреннего прославления своего блестящего «внутреннего мира» и надменного оправдания своих слабостей при отрицании возможности такой слабости у ближних.
Конечно, с годами приходит пагубность такого modus vivendi. Возрастные изменения (причем, и физиологические тоже) способствуют пониманию всей беспардонности некоторых, а то и многих моих воззрений на окружающий мир. Но разве всегда я был таким? Разве это не я, лет двадцать назад, впервые постигший мучительный стыд за то, какой складывается моя жизнь, написал стихи в которых была такая строчка: «мальчик наивный, где ты?» Но ведь мне же принадлежит другое: «Наша жизнь, как прыжок кузнечика — от одной травинки к другой…» То есть, я уже тогда ясно понимал, что вектор развития выбран неверно, что, если так пойдет и дальше, ничего светлого в жизни не останется. Простые до комка в горле мысли о возвышающих чувствах — искренней любви, честности, самопожертвовании, призванию — лежали в голове балластом. Баласт этот при хорошей жизненной качке не давал кораблю судьбы опрокинуться килем кверху, но разве этого было достаточно?
А уже вовсю шла Великая Отечественная, немцы громили Красную Армию по всему фронту, была потеряна Белоруссия, огромная часть Украины, Прибалтики и сколько еще крови, страданий и мучений ждали народ моего деда впереди… Горе, немерянная беда накрыли русскую землю, убитые исчислялись уже сотнями тысяч. Жара плыла над Донбассом, посреди которого крохотная ячейка общества — моя бабушка, тетка (ей тогда было пятнадцать) и мой четырехлетний отец — хоронила своего покойника, кормильца… Будущность их была ужасна. В оккупированной Макеевке моему отцу в младенческом возрасте довелось пережить голод (собирал объедки на немецкой кухне), издевательства (однажды пьяный германский солдат вылил
на него котелок кипятку), скитания по селам Христа ради…
И над всем этим итог жизни моего деда, родившегося в 1898 году. Жизнь оборвалась в самый неподходящий момент, но разве мог он рассчитывать на иное? Нет, естественно. Так уж повезло ему родится. Бывает и хуже, но и такой судьбы, как у него не пожелаешь никому. Я не знаю задумывался ли он над смыслом жизни или был настолько «девствен» по части философствования, что принимал житуху свою как данность. Но вряд ли. Совсем недавно со слов тетушки я узнал, что семью деда Виталия (отца, мать, семнадцатилетнего брата) раскулачили и сослали в Сибирь в 1930-м. Вряд ли это не задело его, вряд ли не заставило пофилософствовать хотя бы на бытовом уровне о бренности бытия и несправедливости происходящего. Ведь, если своя рубашка ближе к телу, то что говорить о своей семье, о родной крови? Мучался ли он безысходностью, бессилием, бесправием? Наверняка. Совсем молодым парнем он попал на фронты Первой Мировой, слава Богу уцелел, но, наверняка, успел познать горечь потерь, цену жизни и смерти. А раз так, то, верно, был он в некоторой степени и фаталистом. Мир праху его… Жизнь его мне хоть и в общих чертах известна, но я не могу понять, какой урок из нее можно извлечь, кроме все того же, всепоглощающего русскую душу фатализма…
Матушка моя тоже не знала своего отца, когда он ушел на фронт, ей и года не было. Погиб солдат Дмитрий Семенов, простой астраханский рыбак, неподалеку от родных мест. Случилось это в жуткой, промерзшей насквозь донской степи, в которой его артбатарея, одна из многих, была на куски разнесена танками Манштейна, пытавшегося деблокировать окруженного под Сталинградом Паулюса. Его «жисть» была еще короче — и тридцати годков не было солдату Семенову. И его семья, оставшись без мужа и отца, прошла через пытку послевоенным голодом — мать на всю жизнь запомнила, как бабушка тайком выносила с рыбзавода рыбью требуху (если бы застукали, — посадили!), как после войны ели коренья и варили кожу, снятую с убитых змей, как умирали ее братья и сестры (в семье было 13 детей. выжило 9). Ну, и какой урок из жизни второго деда, что ценного из его жизненного опыта я мог вынести? То-то…
Слава Богу, я рос в относительном благополучии, при матере-отце, я мог опираться на их опыт, на скромные ценности их разбитых Историей семей. Но этого, конечно, было мало, как я понимаю. Родители и родня чему-то научили меня, что-то вложили в мою голову, но исторического опыта, как это бывает в больших и полнокровных семьях, мне не досталось ни кусочка. Сетовать, само собой, глупо и незачем — моя жизнь, это моя жизнь. И я рад, что мой сын в свою очередь уже может опереться и на мою жизнь, и на жизнь своих дедов, а судьба прадедов для него, надеюсь, будет уже не источником горестных и недоуменных восклицаний, перечнем несчастий семейных, а просто основой гордости за семью, за все то скромное, чем наш род помог своей земле, своей стране, своему народу. И, кто знает, — может ему по достижению зрелого возраста, достанется куда большая чаша оптимизма и позитивного восприятия мира…
16 февраля 2008 14:23
Почти семейная летопись..Очень фотографий не хватает…
17 февраля 2008 16:40
Летопись
Так и фотографий почти не осталось, но, наверное, когда придет время, появятся и они