Город Донбасс от гомосексуализма до гетеросексуальности

На первый взгляд здесь обнаруживается явная натяжка – какая же может существовать взаимосвязь между появлением в жаркой донецкой степи зародыша будущего города (которому со временем суждено стать крупным индустриальным центром и столицей целой области) и гомосексуальным парадоксом половой жизни общества? Для того, чтобы найти такую связь нет нужды копаться в архивах и расспрашивать старожилов (тем более. Что расспрашивать-то давно уже некого), достаточно видеть очевидное.

На строительство завода и угольных копей в Донбасс со всей Российской империи стекалось великое множество особей мужского пола. Эти крестьяне, которых сюда приводила судьба-злодейка, в большинстве своем были мужчины среднего возраста, давно женатые и нуждавшиеся в постоянной половой жизни. Между тем, женский контингент в здешних краях был крайне скуден, молодых селянок ( а хоть бы и не очень молодых) из окрестных украинских и греческих деревень и хуторов явно не хватало на всех. Позже положение выправилось, но об этом мы скажем в свою очередь. Как вы думаете удовлетворяли свои естественные надобности все эти вышеупомянутые молодые самцы. Ведь только откровенные ханжи могут рассматривать огромную и активную массу молодых мужиков лишь в качестве инструмента для извлечения прибыли и сверх прибыли Юзом, Боссе, Поляковым, Ауэрбахом и прочими промышленниками в здешних краях. Ах, как удобно было в коммунистические времена – все та же масса «обезбабенных» пролетариев рассматривалась, понятно, как строительный материал для грядущей революции и дела строительства социально справедливого общества.

Между тем, даже немногие уцелевшие материалы полиции и жандармского корпуса, а также отчеты земских и заводских врачей пестрят упоминаниями о случаях использования молодых безусых юнцов старшими товарищами в качестве «женщин». Этому обыкновению, о котором, к слову сказать, в те времена не стеснялись говорить с амвона священники немногочисленных местных церквей, обличавшим страшных грех содомии, способствовал и приток немалого числа беглых каторжников и прочего уголовного люда, у которого на копях да на заводах паспорт спрашивали далеко не всегда. Более того, во многих шахтах вполне легально трудились целые артели заключенных, которых по контракту с начальниками окрестных тюрем и острогов нанимали предприимчивые дельцы. Упоминания об этом можно встретить в некоторых отчетах надзорных инженеров горного ведомства империи. Контакты с ними естественным образом приводили перениманию всех тех мерзких  бытовых обычаев, которыми во все времена была так богата русская тюряга.

Тюремное правило тех лет, в отличие от более позднего, принявшего негласно современный смысл гомосексуальности, больше происходило все-таки от присущей в былые времена общинно-родовому строю русской деревни «содомитской строгости». Все решалось почти по древнегреческому образцу, когда между гомо-  и гетеросексуальностью различия не делалось. Разница была только между активностью и пассивность – «Active or passive? – Active! – Sorry!”.   

Обычаем, хотя  и умирающим, атавистическим,  оставалось в русской деревне известное право на так называемое снохачество, буйно расцветавшее как раз в тех деревнях, из которых молодые мужики уходили на далекие заработки. Случались ( крайне редко, но не настолько, чтобы отмахнуться от них) в деревенских семьях и инцесты. Классическое упоминание об одном таком случае встречаем в «Тихом Доне» Шолохова.  А примешавшиеся к славянскому населению шахт и заводов чуть позже южане, принесли с собой, кроме всего вышеописанного и дозволенность на скотоложество.

Так что с половой дисциплиной, в отличие от трудовой, у вчерашних крестьян, ставших рабочими вдалеке от своих законных жен, наблюдалась явная напряженка. И винить в этом некого – таков жестокий порядок становления капиталистического производства, капиталистических отношений. Позиции православной церкви в этом Богом забытом крае были в те времена (как впрочем, и позже) крайне слабыми, поэтому борцов за нравственность было в растущей Юзовке, равно, как и во всех остальных бесчисленных шахтных и заводских поселках, гораздо меньше тех, кто на это закрывал глаза. И прежде всего не замечали ничего хозяева-иностранцы, инженерно-технический состав приехавший из Южного Уэльса и прочих индустриальных мест Великобритании. Оно и понятно. Их интересовала работа, конечный результат. Остальное, же, не то, чтобы осознанно было все равно (отдельные письма этих детей королевы Виктории, работавших в разные годы и на заводе Юза, и в других хозяйственных обществах, свидетельствуют как раз о живой интересе к местному населению, его обычаям и нравам), но по старой английской традиции – это все было «privacy”, личная жизнь индивидуумов, все аспекты которой не подлежат стороннему вмешательству.

Грязь, тяжелейшие условия труда, антисанитария и скотская казарменная жизнь рабочих мало волновали британцев еще и по иной причине – у них на родине металлурги и шахтеры вели точно такой же образ жизни. Пьянство и пороки были настолько обыденным явлением, что на это к середине 19 столетия устали обращать  внимание даже англиканские пастыри. Питер Акройд в своей замечательной книге о Лондоне так живописует нравы «просвещенной» британской столицы: «Но подлинная природа Лондона – это не кустики, и не парковые лужайки, а природа населяющих его людей. Ночью под сенью деревьев, как писал граф Рочестерский, «происходят изнасилования, инцесты и акты мужеложества»». Джону Юзу сотоварищи, трудившимся ранее на лондонском Мильвольском заводе, конечно, хорошо были знакомы эти картины быта низов. Они не обращали на них внимания в Отечестве своем, так стоило ли переживать по поводу того же в этих диких русских степях?

Впрочем, к сравнительным картинам лондонских и юзовских трущоб мы обратимся в другом месте. Сейчас же, чтобы не отвлекаться от темы, скажем только, что педерастия в казармах, каютах и балаганах (самые известные названия жилищ местного рабочего люда) сошла на нет достаточно быстро с некоторым улучшением быта. Связано это было с появлением семейных отношений в рабочей среде. Кто-то привозил жен из деревень, кто-то (правда, очень редко) женился на местных хохлушках или (еще реже) гречанках, чаще же всего шахтеры и металлисты обзаводились временными женами – как сказали бы сегодня, жили с ними «гражданским браком». Так появилось в обиходе выражение «Невенчанная губерния».

«Невенчанная губерния» была уникальным явлением в новейшей русской истории. Существовала она исключительно в Донбассе, во всяком случае, в таких масштабах, чтобы можно было говорить об этом именно, как о явлении.

Продолжение следует…