«Кровавая Пасха» в «Шанхае»

В исторических хитросплетениях Юзовки, Сталино и, в меньшей степени,
но все же, — Донецка немалую роль играет отношение к городу той или иной
его исторической части. Сам черт ногу сломит в донецких поселках и в наше
время, что уж говорить о временах более отдаленных. Поселок он и есть поселок
— не город. У него, как правило, не бывает летописцев. Одни только архитекторы время
от времени по своей надобности обращают внимание на его домишки и улочки.

Вот моя деревня…

До революции на территории нынешнего Донецка было несколько десятков обособленных
и во многом автономных поселков. И Юзовка была только первой среди равных. В 1926 году
у властей созрела идея все эти поселки у заводов (металлургического, машиностроительного,
Путиловского, химического) и многочисленных рудников объединить в одно городское образование.
Урбанизация шла неспешно. Одно дело на бумаге дать приказ, другое — собрать воедино все эти Масловки,
Александровки, Григорьевки, Рутченковки, Ларинки, Смолянки, Семеновки, Ветки, Рыковки и прочая, и прочая…

Рыковка, что на Донской…

«Рыковкой» и старой Юзовке, и в новом Сталино называли ту часть Донской стороны (до революции — земли Войска Донского), которая сразу за Кальмиусом соседствовала с бывшими владениями Новороссийского общества. Если проще — от нынешней шахты им. Калинина до проспекта Павших Коммунаров, от улицы Ратникова до кальмиусских ставков. Рыковка, имя которой досталось от первого владельца земель и угольных копей, казачьего офицера Рыковского, ко времени, о котором наш рассказ, являла собой скопище мелких шахтных поселков. Советская власть тут распространялась не далее рудничного двора. Далее царил закон грубого произвола местной шпаны.

Как это всегда бывает, за годы революционных беспорядков, ужасов гражданской войны и голодных послевоенных лет, анархия и преступность заменили закон. Никакие пропагандистские речи и плакаты, живописующие преимущества жизни в социализме по сравнению с прозябанием в капиталистических джунглях не могли затушевать неприглядность повседневной жизни. При рудниках заводились клубы. Организовывались спортивные секции, наглядная агитация призывала «не лузгать семечки и не курить на лекциях «общества по распространению…» и т.п., а в кривых переулках Рыковки шла своя жизнь — полуголодная, пьяная, свинцово-мерзкая. И однажды она показала себя во всей красе.

Христос воскрес!

…Пасха в 1928 году пришлась на 2 апреля. Хлюпая холодной весенней грязью, население одного из самых «забойных» рыковских кварталов — «Шанхая» шлялось с ночи вокруг церкви и горланило пьяные песни, набравшись по самые брови «ради божьего праздничку». Как писала позже об этом случае местная «Диктатура труда», «перепились все — даже женщины и дети». Как водится, начались пьяные драки-разборки. Отдельные стычки переросли в массовые побоища по всему «Шанхаю»: свистели в воздухе кастеты, дубины, заборные доски, ломались хрящи, трещали кости. Кровью были забрызганы все окрестные кабаки, стены домов и редкие на поселке тротуары.

Кто его знает, чем бы закончился обычный в общем-то для Сталино того времени эпизод, но дирекция рудников решила вмешаться в дело. Как же — под носом у них разворачивается побоище с религиозным оттенком, круто замешанное на алкоголе, а они молча смотреть будут? — Дудки! В конце концов, дирекция тоже из местных была, не лыком шита, не пальцем делана.

В гущу метелящих друг друга пролетариев были посланы шесть бойцов военизированной охраны. История не сохранила для нас имена этих шестерых отважных, а ведь стоило бы какой-никакой памятник им соорудить — они не только живыми вышли из столкновения со здоровенными лицами шахтерской национальности, но и сумели повязать четырех наиболее доблестных «шанхайских» бойцов. Только вот ведь беда — в камере поселковой проммилиции (была в те годы такая промышленная милиция на каждом поселке) свободных мест не было — под завязку забита была камера бедовым рыковским людом. Буянов пришлось вести на вохровскую гауптвахту.

Еще раз к вопросу о пролетарской солидарности…

И вот тут-то «шанхайская» толпа преобразилась и явила изумленным властям ту саму солидарность, которой они от нее добивались. Узнав об аресте своих забияк, похмельная толпа «гегемонов» направилась к гауптвахте, по пути обрастая все новыми и новыми соратниками. К гауптвахте явилось ни много ни мало более 300 рыковцев. Учитывая, что цифра взята из газетного отчета, можно предположить, что народу, алчущего «справедливости», собралось несколько больше.

Ну, судите сами — 36 красноармейцев из охраны рудника, уяснив себе, что толпа собирается освобождать тех самых четырех страдальцев, начала палить в воздух, и это никого не охладило. Как сообщала (почему-то только через полтора месяца!) «Диктатура труда»: «шанхайцы… двинулись тучей черной на управление охраны. Разгромили в щепки гауптвахту и освободили товарищей». Товарищей! — газетчики явно глумились над стражами правопорядка и симпатизировали «шанхайцам». А, может, просто кто-то родом был с Рыковки, да?

Из Юзовки (так в газетном тексте- авт.) телефоном был вызван конный отряд окружной милиции — не справились. Репортер радостно сообщает: «"Шанхайцы", отразив нападение, с торжествующими криками победителей возвратились в свой "город"».

И  что любопытно — никого не убили в этой дикой свалке!

И что? — А ничего!

Газета ничего не сообщила о последующих репрессиях против «шанхайцев». Скорее всего, их и не было. Какие там репрессии! — промплан выполнять надо, а тем же самым вчерашним дебоширам в шахту лезть, жизнью рисковать. Проще было «замять для ясности», выразив легкое порицание в прессе.